Архитектор Баженов

Вернувшись в Россию, Баженов попал в новую, екатерининскую Россию. Под влиянием молодой императрицы страна менялась, всерьез шли разговоры о скорой отмене крепостного права. Конечно, восторженный молодой художник всецело окунулся в общественную жизнь, даже стал членом модной тогда масонской ложи. Он практически сразу получил императорский заказ на перестройку Екатерингофа, по выполнении которого ему было присвоено звание академика. А вот оплачиваемого звания профессора Академии художеств он не получил из-за сложных отношений с новым главой академии Иваном Бецким. Строптивый характер зодчего еще не раз аукнется ему в дальнейшем… В итоге Баженова «приютил» всемогущий фаворит Григорий Орлов, возглавлявший артиллерийское ведомство. Зодчий получил звание капитана и статус главного архитектора артиллерийской Канцелярии, ему было поручено строительство нового Арсенала и дворца на Каменном острове. Проект получил восторженные оценки, но в реальность так и не воплотился, оставшись в чертежах.

ДВОРЕЦ: Но Баженов в фаворе — его командируют в Москву, где Екатерина задумала строительство нового Кремлевского дворца. Главным архитектором проекта и был назначен Василий Иванович, которому не было и тридцати. То ли деньги в казне из-за Крымской войны и восстания Пугачева кончились, то ли замысел показался слишком революционным, то ли еще что-то, вплоть до баженовского масонства План зодчего был грандиозен и концептуален. Он задумал полное изменение идеологии Кремля и градостроительной структуры центра Москвы. Для этого предлагалось снести часть уже не актуальных крепостных стен, не самых значительных церквей и старых построек, несколько изменить ландшафт и создать единый ансамбль, в который вошли бы древние кремлевские храмы и площади. Их должны были соединять колоннады и портики, в которые вписывались новые дворцы и общественные здания. Центром комплекса должен был стать амфитеатр, где просвещенный монарх мог общаться со своим народом. Зодчий назвал все это «Форумом Великой Императрицы». Замысел Баженова был настолько неожиданным, что вызвал неоднозначные оценки — восторг одних и активное неприятие других. Кого-то пугала потеря исторического облика Кремля, кого-то — демократические новации. Екатерина поначалу оценила идею положительно и дала указание приступать. 1 июня 1773 года торжественно заложили первый камень. Строители успели снести южную стену Кремля (которая вдоль Москвы-реки), после чего из канцелярии поступило указание остановить работы. Сначала стройку законсервировали, а потом и вовсе отказались от нее. Официальная причина так и не была названа, а домыслов в избытке: то ли деньги в казне из-за Крымской войны и восстания Пугачева кончились, то ли замысел показался слишком революционным (пугачевщина сильно повлияла на взгляды Екатерины), то ли еще что-то, вплоть до баженовского масонства. Макет был выставлен на всеобщее обозрение (для него даже был построен специальный павильон) и его показывали как одну из достопримечательностей Москвы. Сейчас он находится в Музее архитектуры имени Щусева, так что каждый желающий может ознакомиться с ним и составить свое мнение о грандиозном, но несбывшемся проекте. Баженов семь лет отдал Кремлю. За эти годы вокруг него сформировался кружок молодых зодчих, из которых впоследствии выйдет целая плеяда выдающихся мастеров — Матвей и Родион Казаковы, Иван Еготов. Кроме этого, архитектор занимался благотворительностью: «Набирал беднейших я, для их обучения выписывал нужные книги, покупал эстампы, редкие картины, гипсы и все, что касается до художества». Вполне в духе эпохи просвещения. Из-за этого Баженов влез в долги, которые всю жизнь будут его преследовать.

Несмотря на незавершенность кремлевской эпопеи, мастер по-прежнему получал заказы от казны. Например, вместе с другом и учеником Матвеем Казаковым Баженов строил комплекс павильонов на Ходынском поле для празднования победы над турками, а потом получил заказ на строительство нового московского императорского дворца в Черной Грязи, которую по этому случаю переименовали в Царицыно.

НЕСБЫТОЧНАЯ МЕЧТА: Царицынская история схожа с кремлевской — замысел автора был столь грандиозным, что полностью реализован он так и не был. В секвестрированном виде комплекс достраивал Казаков, но тоже не достроил. Это вторая большая трагедия в жизни Баженова, ведь Царицыно он отдал десять лет жизни… И снова причины, по которым стройка остановилась, остались в тумане. Из писем архитектора становится понятно, что были серьезные проблемы с финансированием: деньги выделялись нерегулярно, да и смета оказалась сильно превышенной. Баженов вкладывал свои деньги, снова погряз в долгах и даже вынужден был продать свой московский дом, коллекцию картин и библиотеку. Многодетная семья архитектора ютилась в деревянном доме прямо на стройке. В советские времена, когда модно было из любого человека делать борца с самодержавием, именно версия о сложных отношениях художника с властью стала особенно популярной Вторая причина — неудобство дворца для проживания. Увлеченный концептуальным замыслом, зодчий не всегда заботился о комфорте будущих обитателей, что вызвало недовольство Екатерины. Во время визита в Царицыно она обратила внимание на какие-то бытовые нюансы и приказала остановить строительство. При этом на словах она была милостива с мастером, допустила «к руке» его супругу. Третья версия, как обычно бывает, конспирологическая и связана с масонской деятельностью Баженова. К этому времени императрица окончательно отошла от демократических увлечений своей молодости, и те, кто не уловил это, постепенно оказались в опале. Достаточно вспомнить репрессии в отношении Александра Радищева и Николая Новикова. Баженов же не скрывал дружбы с последним, а в готическом царицынском декоре активно использовал масонские символы. В советские времена, когда модно было из любого человека делать борца с самодержавием, именно версия о сложных отношениях художника с властью стала особенно популярной.

Но борцом с самодержавием Баженов, конечно же, не был. Он был гениальный художник, творец. А ремесло архитектора подразумевает сочетание полета фантазии с расчетом — как физическим, так и сугубо материальным. Нужно просчитывать нагрузку, освещение, вентиляцию и тысячи других нюансов. А еще финансы: от стоимости каждого кирпича до зарплаты рабочих. И учитывать традиционное воровство и разгильдяйство. С последним у Баженова всегда возникали проблемы. Но «нет худа без добра». Уволенный (точнее, ушедший в отпуск по состоянию здоровья) с государевой службы Баженов стал активно работать частным образом, и именно в эти годы были созданы его лучшие шедевры, в том числе уже упомянутый Дом Пашкова. А еще дом Юшкова на Мясницкой, стоящий по сей день напротив Почтамта. Сейчас там расположена Российская академия живописи, ваяния и зодчества, что очень символично. Стоит обратить внимание и на знаменитый дом Румянцева на Маросейке, в котором сейчас посольство Белоруссии. Хотя здание сильно перестроено, незаурядный почерк Баженова в нем заметен. Довольно много строил мастер и в Подмосковье, в частности, ему приписывают авторство Владимирской церкви в Быково, построенной по заказу московского градоначальника Михаила Измайлова. Возможно, по проекту Баженова построена и Знаменская церковь в селе Вешаловка Липецкой области, где располагалось имение Татищевых. Это из того, что сохранилось.

В 1796 году умерла императрица Екатерина, и на престол вступил Павел. Для Баженова, который был дружен с императором, наступил самый счастливый период карьеры. Он получает чин действительного статского советника (генеральский чин, дававший право на потомственное дворянство), становится вице-президентом Академии художеств, получает в дар деревню «с тысячей душ», что наконец решило его финансовые беды. Павел поручает Баженову проектировку и строительство своего нового дворца — Михайловского замка. К сожалению, этот счастливый период был недолгим — в 1799 году мастера разбил паралич, и вскоре он скончался. Закончить последнюю работу Баженов так и не успел.


ЗАГАДКА №2: Именно с его именем связано множество загадок, версий, недомолвок. Что там год рождения – большая часть его построек лишь предположительно принадлежат его карандашу и циркулю. Тем не менее сегодня мы расскажем о некоторых из них.

1 Декабристка-невеста: Дом № 5 на Петровке (угловой с улицей Кузнецкий Мост) предположительно (да, именно предположительно) был выстроен по проекту Василия Ивановича Баженова в 1776 году для генерал-губернатора Сибири И.В. Якоби. В 1786 году дом достался в приданое его дочери – Анне Ивановне Анненковой. Она отличалась чудачествами, в частности, ложилась спать исключительно в помещении, освещенном яркими лампами. Кровать стояла в середине помещения, а в качестве перин использовались бальные капоты. Сама барыня также наряжалась перед сном в бальный костюм. Зачем все это было нужно – непонятно. Оригиналом слыл и ее потомок. Историк М.И. Семевский так писал о нем: «То был красавец в полном смысле этого слова не только в физическом отношении, но и достойнейший в нравственном и умственном отношении представитель блестящего поколения гвардейских офицеров 1820-х годов. Отлично образованный, спокойного, благородного характера, со всеми приемами рыцаря-джентльмена, Иван Александрович очаровал молодую, бойкую, умную и красивую француженку. Та страстно в него влюбилась и, в свою очередь, крепкими узами глубокой страсти привязала к себе Ивана Александровича Анненкова». А вот и описание красотки по имени Полина Гебль: «Это была молодая француженка, красивая, лет 30. Она кипела жизнью и весельем и умела удивительно выискивать смешные стороны в других». До того как к прелестнице повернулась фортуна, она служила продавщицей здесь же, на Кузнецком Мосту. А в историю вошла тем, что после событий 1825 года сделалась одной из легендарных жен-декабристок. При этом подвиг Полины Гебль был ещё более весом, вместе с этим и более скандален. Когда Полина выдвинулась следом за Иваном Александровичем, они еще не были мужем и женой. Обвенчались позднее, в Чите, под конвоем. Этим событиям был посвящен роман Александра Дюма «Учитель фехтования». Андре Моруа писал, что тот роман «не мог не возмутить царя, ибо это была история двух декабристов – гвардейского офицера Анненкова и его жены – молодой французской модистки, последовавшей за мужем в сибирскую ссылку… Роман был запрещен в России, где, разумеется, все, кто только мог его раздобыть, читали тайком, в том числе и сама императрица». Впоследствии в этом доме разместилось фотоателье легендарного Моисея Наппельбаума, удостоенного чести снять на карточку самого Ленина. А уже после революции там обосновалось культовое кафе. Писатель Лев Никулин вспоминал: «Только старожилы помнят дом с полукруглым фасадом, где было это кафе. Постепенно состоятельные господа перекочевали на Украину, в гетманскую державу. И владельцы кафе для привлечения новых клиентов назвали свое предприятие «Музыкальной табакеркой» и за недорогую плату выпускали на эстраду поэтов. Поэты читали стихи случайной публике – эстетам в долгополых визитках и цветных жилетах, окопавшимся в тылу сотрудникам банно-прачечных отрядов, так называемым земгусарам, восторженным ученицам театральных школ, но приходили сюда и ценители поэзии, главным образом провинциалы – врачи, учителя, студенты. Меньше всего проявляли интерес к выступавшим на эстраде сами поэты, они обычно сидели не в круглом зале, а в примыкающей к нему комнате и читали друг другу стихи – свои, чужие: Я блуждал в игрушечной чаще И открыл лазоревый грот… Неужели я настоящий И действительно смерть придет… Спорили о вечности, о нетленной красоте, о том, что эти стихи оценят потомки, а иные были серьезно уверены в том, что вернется прежняя удобная, приятная жизнь, а с ней придут слава и бессмертие». Увы, слова о старожилах в начале цитаты – отнюдь не ошибка, не небрежность Никулина. Этот дом впоследствии действительно снесли.

2 Итальянский дом на Полянке: Еще один дом-мираж, не дошедший да наших дней и приписываемый Баженову, был на улице Полянке. Русский поэт А.А. Григорьев вспоминал: «Большого дома хорошей итальянской архитектуры, увы, больше нет. А дом ведь и впрямь был хорошим – выстроен архитектором Василием Баженовым для московского аптекаря Иоганна Вольфа. Правда, по прошествии немногих лет дом перестроил для Ивана Прозоровского другой великий архитектор – М.Ф. Казаков». По словам того же Григорьева, архитектурное окружение этого дома было несколько необычным: «Дома как дома, большею частью каменные и хорошие, только явно назначенные для замкнутой семейной жизни, оберегаемой и заборами с гвоздями, и по ночам сторожевыми псами на цепи. От внезапного яростного лая которого-нибудь из них, вскочившего в припадке ревности и усердия на самый забор, вздрогнут ваши нервы. Между каменных домов проскачут как-нибудь и деревянные, маленькие, низенькие, но какие-то запущенные, как-то неприветливо глядящие, как-то сознающие, что они тут не на месте на этой хорошей, широкой и большой улице». Дом же, перестроенный Матвеем Казаковым ближе к концу прошлого столетия, чуть не сгорел. Газеты сообщали: «30 августа на Полянке в доме Полякова еврей Самуил Раскин, уходя со своим семейством в синагогу, оставил в квартире дочь, двенадцатилетнюю девочку, и велел ей разогреть в керосиновой печке обед. Девочка, исполняя приказание, поставила печку на стол и зажгла в ней фитили, при этом случился такой казус, что печка внезапно вся распаялась, воспламенившийся керосин разлился по столу, который и загорелся. Испугавшаяся девочка отворила двери квартиры, начала кричать. Сбежались жильцы дома, которые и успели потушить пожар». К счастью, на этот раз все закончилось благополучно.

3 Царицынский осетр: Самое необычное произведение Василия Баженова – усадебно-парковый комплекс в Царицыне. Его заказчиком была сама императрица Екатерина Великая. Подразумевалось устроить тут загородную подмосковную резиденцию царицы. Но ничего из этого не вышло. Баженов, будучи масонских взглядов, перенасытил здешние постройки символами вольных каменщиков. Сама же царица испытывала панический страх перед масонами. Василий Иванович, чувствуя, к чему идет дело, писал: «А особливо опасаюсь, чтобы строению не сделалось какой-нибудь отмены». Его опасения оправдались. Императрица велела все постройки до основания разрушить, а строительство передать другому архитектору. Баженов писал: «Бедные плотники, кузнецы, пешники, столяры и всякие другие мастеровые работали более нежели лошади и со слезами по окончании отошли». С тех пор на протяжении долгого времени Царицыно стояло в виде руин. Что бы ни пытались реализовать на этом месте – все терпело крах. Зато здесь то и дело происходили всякие необъяснимые события. Вот, например, одно из них, случившееся в 1886 году: «Когда приволокли в сетях осетра, арендатор был в восторге, но тут вмешался в дело окружной надзиратель. Имея в виду историческое значение осетра, надзиратель не позволил арендатору взять его, а предложил следующее: устроить для осетра особый садок, приставить для охраны стражу за счет арендатора и хранить осетра, пока он, надзиратель, отрапортует в удельную контору, а контора снесется с дворцовым ведомством и т.д., пока, словом, не воспоследует окончательное распоряжение высшего начальства. Подумав, арендатор почесал в затылке и отпустил осетра на все четыре стороны, а насчет всего вышеизложенного был составлен длинный протокол, впрочем, не длиннее осетра, который был 2 аршин 11 вершков». И этот осетр был далеко не единственной царицынской загадкой.

4 Румянцев, он же Задунайский: Среди прочих московских зданий Баженову приписывают дворец П.А. Румянцева, прозванного за одно из своих многочисленных военных достижений Задунайским. Дом был выполнен весьма своеобразно. Писатель М.А. Дмитриев рассказывал о нем: «Мы остановились на Маросейке, в доме канцлера, графа Николая Петровича Румянцева… В нем кроме штофных обоев и других украшений, каких я еще не видывал, замечательна была зала в два света, то есть в два этажа окон. Она была расписана альфреско (то есть по сырой штукатурке. – А.М.), и над всеми окнами были изображены победы отца хозяина, фельдмаршала графа Румянцева… Над дверьми же изобразил он: на одной себя, облокотившегося на балкон и смотрящего вниз, а над другой – себя же и своего зятя, живописца, расписывавшего эту комнату, с маленьким арабом, подающим ему шоколад… Мне отвели подле самой этой залы две китайские комнаты, то есть оклеенные китайскими бумажными обоями с изображением сцен из китайской жизни. Никогда еще я не был так помещен великолепно! Но главное – из моей комнаты был угловой балкон, с которого видна большая часть Москвы и все Замоскворечье. Такого вида я не встречал и в Петербурге! Мне объяснил архитектор Маслов, что дом Румянцева занимает самый высокий пункт Москвы, даже выше Кремля с его горою. На другой же день утром ко мне вошел седенький старичок в сером нанковом сюртуке и спрашивал меня, доволен ли я своим помещением? Я благодарил и сказал, что доволен, не зная, кто меня спрашивает, и полагая, что это дворецкий хозяина. Но каково же было мое удивление, увидевши вечером этого старичка у дяди и заметивши на нем александровскую звезду. Дядя хотел меня представить, но он сказал: «Мы уже познакомились; я был у Михаила Александровича с визитом». Это был брат хозяина, действительный тайный советник граф Сергей Петрович Румянцев, член Государственного совета и бывший при Екатерине посланником в Пруссии». Таков был московский уклад на рубеже XVIII–XIX веков.

5 Храм на Ордынке: Церковь иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость» на улице Большая Ордынка, пожалуй, одна из немногих построек, где авторство Баженова не оспаривается. Именно он был автором проекта. Правда, достраивать ту церковь пришлось уже другому архитектору – Осипу Бове. Репутация этого храма посреди патриархального Замоскворечья была неоднозначна. Ученый-этнограф В.Н. Харузина писала: «Почему же под влиянием Анны Мартыновны мы так равнодушно, более с осуждением относились к красивым Мадоннам… и их искусственным позам в церкви «Всех скорбящих Радость» на Большой Ордынке? Почему мы говорили, что в этой церкви нельзя молиться, и сама тетя находила ее холодной и предпочитала ходить в маленькую церковь Покрова, быть может, на Малой Ордынке? А теперь эта церковь мне нравится своей стильностью, красотой, величавостью. Теперь я могу уже видеть в ней отражение целой эпохи, чуждой нам по духу, но привлекающей нас своей цельностью, определенностью. Тогда формы Empire еще тяготили; к ним нельзя было отнестись справедливо и беспристрастно, потому что они стояли еще слишком близко, еще угрожали свободе новых веяний в искусстве». Дело обстояло более чем серьезно: «Тетя считала необходимым ходить к службам в свой приход и потому водила нас к Скорбящей Божией Матери. Но она не любила этого храма… Я уже говорила, как удивительно в то время не понимали красоту этого замечательного памятника Empire. Тете не молилось хорошо в этом торжественном, слишком светлом и парадном храме. Для нее и образов в нем было мало. Действительно, выделялись только иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость» и святого Варлаамия Хутынского, к которым надо было подходить по ступенькам красивой мраморной лестницы, да еще большая икона Казанской Божией Матери…» Отношение к самим иконам тоже было подозрительное: «Мы тогда не понимали, не чувствовали еще утешительности теплящейся перед иконой свечки – взгляд мой скользит, насколько это может быть сочтено уместным, по иконам. Их, в сущности, нет почти в этом храме. Тех безвкусных изображений, которыми церковь увешана теперь, тогда не было. На четырех- угольных колоннах висели картины, писанные «итальянской» манерой. Эти картины встречали осуждение как со стороны тети, так и Анны Мартыновны. Тетя не видела в них икон… И я холодно и ожесточенно гляжу на нежную Мадонну, склонившуюся над Младенцем, критически говорю себе, что Моисей, спускающийся с горы Синай со скрижалями в руках, должен быть иной. Холодом веяло от этой картины, а лучи, испускаемые лицом Моисея, напоминали опять-таки рога и, признаюсь, безотчетно пугали».